Тема Сиона возникла в творчестве поэта неслучайно, древняя история мира, в том числе и этого легендарного края, волновала его и пробуждала струны его вдохновенной лиры: «И снится мне новый свой Вифлеем, и вижу: горит Звезда!». Но одновременно звучат и другие ноты – беспокойные, тревожные, как, например, в стихотворении «Стенания у развалин Сиона», где иное содержание диктует и соответствующий интонационный и стилистический рисунок. Поэт пытался усмотреть общие закономерности в развитии человеческих культур и цивилизаций, прикоснуться к их началам, найти соответствия и параллели в их развитии.
Интерес к библейским темам, истории Израиля у Н.И. Тряпкина был неподдельным, это было отражением его общего интереса к истории и, в частности, к истории и культуре этой страны, тесно связанной с судьбой России.
Особняком стоит в этом ряду стихотворение 1982 года «Подражание Экклезиасту». Пожалуй, оно – яркий пример не только сконцентрированной мудрости, в конце концов, такова сама тема, сам жизненный материал стихотворения. В этой связи вспоминается перевод «Книги Экклезиаста», выполненный Г.Б. Плисецким с таким неподражаемым мастерством, который помнится годы спустя, хотя впервые он был опубликован в «Литературной газете» более двадцати лет тому назад. Видимо, эта тема требует особого к подхода, и не всякий поэт, даже будучи признанным мэтром, возьмется за нее. Стихотворение Н.И. Тряпкина в этом смысле – образец подлинного мастерства, ибо здесь отразились поэтическая зоркость автора, отточенность языка – в афористичности сформулированных строк, легкости владения стилем, умении переходить с одного размера на другой. Стихотворение состоит из пяти частей, каждая из которых написана своим размером, поэт любил и умел сочетать в одном стихотворении несколько размеров, видимо, сообразуясь со своими внутренними мотивами и задачами поэтического текста. На наш взгляд, данное стихотворение отличается целостностью и гармоничностью содержания и формы, невольно возникает желание его процитировать, однако остановимся на главном.
Уникальна первая часть стихотворения – своей интересной рифмовкой, хотя рисунок строфы выглядит вполне традиционно: ааба. Но в данном случае короткий стих (не вполне характерный для творческой манеры Н.И. Тряпкина) сочетается с дактилической рифмой, что создает странную ритмическую картину. Дактилическая рифма более подходит для длинного стиха, создающего протяжность и напевность. Здесь же мы видим сочетание разных начал. «Все на земле рождается, / И все на земле кончается, / И то, что было осмысленно, / В бессмыслицу превращается» [2, с. 398].
Вторая часть стихотворения имеет уже другой рисунок: «И в славе почета, и в смраде бесчестья / Да будет в руках твоих шест равновесья» [2, с. 398]; третья часть – иной и, заметим, она афористична от первого до последнего стиха («Ну, кто из пастырей земли упреки мудрых переносит»). Четвертая часть также отличается мастерством, создается ощущение, что она завораживает, околдовывает своим чеканным слогом: «И проклял я все стогны человечьи, / И в знойный прах зарылся от стыда. / И под свистки холопского наречья / К своим трудам ушел я навсегда» [2, с. 399]. Пятая часть стихотворения как грустная констатация, печальный итог сказанного:
И за годом год. И за родом род,
И за тьмой веков – снова тьмы.
Только звездный ход. Только с криком рот.
Да песок пустынь. Да холмы [2, с. 400].
Единственное, что «царапает» слух и вызывает неприятие в этом стихотворении, это слово «проклял». Конечно, тема стихотворения не нова и потому требует определенного, взвешенного, в духе традиции решения, в конце концов, повествование ведется от имени Экклезиаста. Но мы всегда, хотим этого или не хотим, проводим параллель между образом лирического героя и самим автором, мы смешиваем их, часто путаем и нам трудно избавиться от этого смешения. Так и в этом случае мы проводим психологическую параллель между образом Экклезиаста и образом Поэта, и читательские эмоции (положительные или отрицательные) связываем именно с поэтом, перенося на него свои лирические переживания.
«Более того, мы хотим видеть в поэте учителя, наставника, советчика. Нам кажется, что он, умеющий слышать музыку сфер, понимает то, чего не понимаем мы, знает гораздо больше нас, видит дальше и глубже. Мы прислушиваемся к голосу поэта, как к голосу мудреца. И потому поэт никогда, ни в коем случае не имеет права нисходить, опускаться до пошлости, злобы, ненависти, придирок и разбирательств. И тем более он не имеет права кого-либо проклинать, ибо жизнь его и творчество ниспосланы и благословлены свыше, как говорил Н.И. Тряпкин, «во спасение древлего нрава» [1, с. 65]. Спасение древлего нрава – это удел поэта, творца, созидателя, зиждителя и хранителя, несмотря на то, что ему бывает нестерпимо трудно, ведь он может испытывать «злопыхательство холопов», козни врагов, зависть недоброжелателей. «При этом он может отрешиться от мирского, отказаться от суетности, уйти с головой в свои труды – это его право, даже прерогатива, но на проклятие кого бы то ни было права он не имеет. Слишком высоки сферы, где он пребывает. И слишком сильны колебания эфирных струн, которые невидимыми, но ощутимыми кругами расходятся по Вселенной от его песнопений» [1, с. 66].
Говоря о том, что мы всегда проводим параллель между лирическим героем и самим поэтом, мы совершенно упускаем из виду, что лирический герой и поэт – далеко не всегда одно и то же лицо. Более того, неподготовленный читатель, простой и неискушенный обыватель даже не знает о том, что существует лирика автобиографическая и ролевая, да ему, собственно, и дела до этого нет, он воспринимает текст буквально и прямо. Но и профессионалы хорошо знают, что грань между лирическим героем и личностью автора часто бывает весьма зыбкой, иногда и сами авторы ее не чувствуют или пренебрегают ею.
Вот и Н.И. Тряпкин в стихотворении «Гласом царя Давида», проводя параллель между событиями XX века и библейским сюжетом, словно мешает временные пласты и, говоря о трагедии Хатыни, неожиданно вспоминает гибель Гоморры. Но удивительно другое – поэт словно перевоплощается в библейского героя – царя Давида и, обращаясь к Создателю, «гласом царя Давида» восклицает, «к высям вздымая зов». Трудно разобраться, где тут личные чувства автора и воображаемые чувства лирического героя; где автобиографическое начало и где ролевая составляющая. Впору задать вопрос: чей же зов слышится в стихотворении – поэта или все-таки лирического персонажа? Как бы то ни было, зов этот продиктован высокими чувствами:
Что же ты мне отвечаешь ядерными громами
И во вселенской яме топчешь мои города?
Где же твоя десница, льющая мед над нами?
Или мое рожденье – миг твоего стыда? [2, с. 401].
Трудно разъять стихотворение на составные части, и так же трудно бывает отделить одну тему от другой, они переплетаются, взаимодействуют, дополняют и оттеняют друг друга, и мы, пытаясь анализировать сложный мир поэта, стремимся понять его хотя бы отчасти, уловить в нем какие-то закономерности, обнаружить общий вектор мышления. Но мир поэта – это целая вселенная, здесь свои светила и планеты, свои взрывающиеся и гаснущие звезды, свои орбиты космическо-поэтических тел, что вечно движутся в пространстве идей; и в этом пространстве библейская тема занимает достойное место, отражая свои аспекты и грани.
Библиографический список
- Рыжкова-Гришина Л.В. Свеча Земли. Творческий путь Н.И. Тряпкина: Монография. Рязань: Скрижали, Рязанский институт бизнеса и управления, 2012.
- Тряпкин Н.И. Горящий Водолей / Сост., вступ. ст. С. С. Куняева. М.: Молодая гвардия, 2003.
- Тряпкин Н.И. Излуки. Стихотворения. М.: Молодая гвардия, 1987.