Давыдова Ольга Сергеевна,

учитель русского языка и литературы ГБОУ школы № 342

Невского района г.Санкт-Петербурга

 

Уже в 1910-е гг. появились попытки осмыслить феномен женской поэзии, определить некие ее особенности. Некоторые из исследований принадлежали самим поэтессам. Так, Надежда Львова видела силу женской поэзии в стихийности и непосредственности. Эти качества, по ее мнению, противостояли рациональному мужскому началу, от избытка которого задыхалась поэзия. Общим в творчестве наиболее талантливых поэтесс современности Львова считала трактовку любовной темы.

В статье «Холод утра. (Несколько слов о женской поэзии)», опубликованной в 1914 г. в пятом номере альманаха «Жатва», она писала: «У мужчин – целый мир. У женщин только любовь. Понятая в большинстве случаев, как боль, как страдание, как “властительный рок” – она заполняет всю женскую душу… И это очень по-женски. И часто находят они какие-то “свои” женские слова, так хорошо отражающие их переживания». В то же время Львова признавала, что женщины еще не смели облечь свои переживания в адекватную форму.

Именно любовная тема — главенствующая тема лирики М. Лохвицкой. Любовь для нее – страдание, боль. И это ощущение любви как боли, как страдания открыто заявлено в строчках ее стихотворения “Я люблю тебя, как море любит солнечный восход…”:

Я люблю тебя, как пламя – однодневки-мотыльки.

От любви изнемогая, изнывая от тоски.

Те же страдания и боль находим и в стихотворении С. Парнок “На закате”:

Бедная, выплачь и выстони

Первых отчаяний боль.

Не как страдание, а как “жизнь”, “богатство”, как “весну”, как “сиянье света” воспринимает любовь А. Герцык:

Не Вы – а я люблю!

Не Вы – а я богата…

Для Вас – по-прежнему

осталось все,

А для меня – весь мир

стал полон аромата,

Запело все и зацвело…

В 1914 г. появилась (в том же пятом номере альманаха “Жатва”) и статья М. Шагинян “Женская поэзия”. По ее мнению, специфика женской поэтической манеры заключается в тщательности исполнения, изяществе отделки. “У женщин нет пафоса… но есть особая тщательность и детализированность, которые ныне с таким трудом и так искусственно даются молодежи мужского пола”, – писала она.

Эту “тщательность и детализированность” в изображении и видении окружающего мира можно увидеть в стихотворении М. Лохвицкой “Вещи”:

…О, вы, картонки, перья, нитки, папки,

Обрезки кружев, ленты, лоскутки,

Крючки, флаконы, пряжки, бусы, тряпки –

Дневногй кошмар унынья и тоски!

Статьи об особенностях женской поэзии писали и представители сильного пола, в том числе М. Волошин, С. Городецкий, В. Шершеневич, А. Гизетти и многие другие. Несмотря на различие художественных вкусов и индивидуальных пристрастий критиков, большинство из них выделяло одни и те же специфические черты женской поэзии последних лет, и прежде всего – “иступленную правдивость”, отличающую молодых поэтесс от их предшественниц.

“Зинаида Гиппиус, Поликсена Соловьева как бы скрывали свою женственность и предпочитали в стихах мужской костюм, писали про себя в мужском роде. Поэтессы же последних лет, подобно поэтессам французским, говорят от своего женского имени и про свое интимное, женское”, – писал М. Волошин в статье “Женская поэзия” (1910 г., газета “Утро России”).

И действительно, у Соловьевой читаем:

В безумный месяц март я родился на свет.

(Обратим внимание на то, что повествование от лица мужчины подчеркивается, – эта строка повторяется дважды (!) – в начале и в конце стихотворения.)

Другими специфическими чертами этой поэзии критики называли внимание к конкретным деталям и способность “найти слова для оттенков менее уловимых, чем способны на это мужчины”.

Основной художественный принцип – это творение отдельных звуков и слов или целых стихов, создающее впечатление эмоционального нагнетания, лирического сгущения впечатления. Общая композиция произведения всегда обнаруживает эмоциональное участие автора в изображаемом. Слова лишь намекают на некоторое общее и неопределенное значение.

Обратимся, например, к стихотворению Лохвицкой “Сумерки” (1894):

С слияньем дня и мглы ночной
Бывают странные мгновенья,
Когда слетают в мир земной
Из мира тайного виденья…

Скользят в тумане темноты
Обрывки мыслей… клочья света.
И бледных образов черты,
Забытых меж нигде и где-то…

И сердце жалостью полно,
Как будто жжет его утрата
Того, что было так давно…
Что было отжито когда-то…

Женские рифмы, обилие протяжных гласных звуков е, о, многоточия, “туман темноты”, “сумерки” – все это создает атмосферу таинственности, загадочности, намека на что-то, “что было отжито когда-то…”.

Так как музыка – мир лирики, настроения, мечты по самой своей сущности, они провозгласили музыку высшей формой искусства, идеалом, к которому всякое искусство должно стремится. В музыкальном образе поэтессы видели возможность интуитивного прозрения мира, не познаваемого другими путями.

Лирически музыкальную напевность стиха они довели до крайности (особенно Парнок и Лохвицкая). Поэзия в их руках превратилась в поэзию звуков и настроений. Подчиняя все передаче оттенков ощущений, через которые раскрываются качества предмета, поэтессы огромное значение придавали мелодике и музыкальной структуре стиха. Музыкальность проявляется у них в звуковой организации стиха (аллитерации, ассонансы, повторы):

Сегодня с неба день поспешней
Свой охладелый луч унес.
Гостеприимные скворешни
Пустеют в проседи берез.

В кустах акаций хруст, – сказать бы:
Сухие щелкают стручки.
Но слишком странны тишь усадьбы
И сердца громкие толчки.

(С. Парнок “Сегодня с неба день поспешней…”)

 

Обилие шипящих и свистящих звуков помогают проникнуться тишиной осени с шуршанием листьев под ногами и щелканьем стручков акаций.

Излюбленным мотивом является чистая лирика, то есть передача в стихотворении своего личного переживания, чаще всего мистического и религиозного. Эти личные переживания говорят о Вечности, Тайне, Солнце, Дьяволе, Огне, Люцифере и так далее, причем все эти слова поэтессы пишут с заглавной буквы.

А. Герцык пытается в своем творчестве углубиться в сокровенное, тайное. Ее религиозное чувство, ее прозрение Бога раскрывается нам в очерке “Бог” (подробней о нем на стр. 26 данной работы). Героиня стихов Поликсены Соловьевой, например, отказывается от любви со своим возлюбленным во имя теургической любви, во имя служению Всевышнему.

Можно отметить, что и пейзаж у поэтесс в большинстве случаев является средством выявить свое настроение. Поэтому так часто в их стихах – русская, томительно-грустная осень, когда нет солнца, а если и есть, то с печальными, блеклыми лучами, когда тихо шуршат падающие листья, на всем “прощальная улыбка увядания”, все окутано дымкой чуть-чуть колыхающегося тумана.

Говоря об этом, можно вспомнить последнее четверостишие стихотворения С. Парнок “Сегодня с неба день поспешней…”, которое доказывает это:

Ах, эта осень – осень дважды!

И то же, что листва, шурша,

Листок нашептывает каждый,

Твердит усталая душа.

 

Похожее состояние “полувесны и полуосени” наблюдаем и в другом стихотворении поэтессы:

Полувесна и полуосень!

В прорыве мутных облаков

Плывет задумчивая просинь.

Во влажных далях лес лилов.

Признаки осени сохраняются и у А. Герцык – “таянье гор в голубом плену”, “бездонная высь”, “туманная даль”.

Стоит отметить и цветовую палитру осени: у всех поэтесс преобладают светло-серые, синевато-лиловые краски окружающего мира (неба, лесов, домов), на фоне которых – “огнистый сад” (А. Герцык “Осень”) с золотыми осенними листьями.

“Недостаток жизненности”, который так сильно чувствовала и осуждала в себе Поликсена Соловьева[1], отразился и в ключевых моментах если не всей ее лирики, то первого и второго сборников точно – это ранее уже обозначенные мотивы снега, тумана, метели, сумрака, тишины.

        БЕЛАЯ НОЧЬ

Земля не спит, напрасно ожидая
Объятий сумрака и нежной тишины,
Горит заря, полнеба обнимая,
Бредут толпой испуганные сны.

И все живет какой-то жизнью ложной,
Успокоения напрасно жаждет взор,
Как будто ангел бледный и тревожный
Над миром крылья белые простер.

                                                                       (1897)

Будто в противовес этой несколько меланхоличной лирике Соловьевой – жизнеутверждающая, оптимистичная лирика Лохвицкой. В самой Лохвицкой, как и в ее ранней поэзии, кипит жажда счастья, она с упоением ждет этого счастья, она готова за него бороться:

Если б счастье мое было вольным орлом,

Если б он в небе парил голубом,—

Натянула б я лук свой певучей стрелой,

И   живой   или   мертвый,   а   был   бы   он   мой!

Если б счастье мое было чудным цветком,

Если б рос тот цветок на утесе крутом,—

Я достала б его, не боясь ничего,

Сорвала б и упилась дыханьем его!

Если б счастье мое было редким кольцом

И зарыто в реке под сыпучим песком,—

Я б русалкой за ним опустилась на дно,—

На руке у меня заблистало б оно!

            (“Если б счастье мое было вольным орлом…”)

 

Общим мотивом поздней лирики поэтесс является предчувствие трагедии, смерти, которое можно наблюдать и в стихотворениях М. Лохвицкой (“Земная жизнь моя – звенящий…”), и в стихотворениях П. Соловьевой:

НЕРАЗРЫВНО

Чем леденей и ближе дышит смерть,
Тем жарче алость поцелуя,
И стонет страсть в надгробном «аллилуйя».
В земных водах мерцает твердь.

И не дышал бы страстью вешний цвет
Так сладко, если б смерти жало
По осени плодам не угрожало:
Без тени смертной – страсти нет.

 

и в стихотворениях С. Парнок (особенно в сборнике “Вполголоса”):

Кончается мой день земной.
Встречаю вечер без смятенья,
И прошлое передо мной
Уж не отбрасывает тени –

Той длинной тени, что в своем
Беспомощном косноязычьи,
От всех других теней в отличье,
Мы будущим своим зовем.

 

Для поэтесс важен и мотив двойничества, двоемирия, который наиболее ярко выражен в творчестве поэтесс-символисток (“Две во мне” А. Герцык). Но в творчестве С. Парнок тоже можно увидеть этот мотив, только ее двойничество несколько иного рода: если у Герцык этот двойник – внутри нее самой, он неотъемлемая часть ее, то у Парнок двойник вне поэтессы – это другой человек, другая личность. Таким двойником для Парнок была Цветаева М. (подробней об этом – на стр. 38 данной работы).

Если говорить о стилистических признаках женской поэзии рубежа XIX – XX  век, то можно обратить внимание на метафору, которую поэтессы часто использовали и на которой, порой, строилось все стихотворение:

Ключи утонули в море -
От жизни, от прежних лет…
(А. Герцык “Ключи утонули в море…”)

Идут, идут небесные верблюды,

По синеве вздымая дымный прах.

Жемчужин-слез сверкающие груды

Несут они на белых раменах.

             (М. Лохвицкая “Восточные облака”)

Часто используется и олицетворение:

Земля не спит, напрасно ожидая
Объятий сумрака и нежной тишины,
Горит заря, полнеба обнимая,
Бредут толпой испуганные сны.
(П. Соловьева “Белая ночь”)

Но вспыхнет зной не в этом небе ль?
В листве не этих ли дубрав?
Уж юный зеленеет стебель
В сединах прошлолетних трав.

                  (С. Парнок “Полувесна и полуосень…”)

Поэтессы любят прошлое, прошлое не вчерашнего дня, а то, которое ушло далеко, стало невозвратимым, грезой, сном, о чем можно с болью и грустью вспоминать. В прошлом опять манит их не реальность, а мнимая красота, ушедшая из жизни, греза, мечта. Образы античности – Греции, Рима, библейские мотивы, робы, кринолины, белые парики, маркизы, одетые в шелк и бархат – особенно охотно используются. Античные стилизации появляются у Софии Парнок (в сборнике “Розы Пиери”), но они звучат натянуто и  неестественно и далеки от оригиналов.

Остается еще отметить любовь поэтесс к прошлому русского народа и “стилизованному” быту русской деревни. Характерна их любовь к славянизмам в стихах, к усложненной ритмике, к “русскому духу”, к художественному фольклору. В этой связи можно отметить, например, сборник Соловьевой “Плакун-трава”, в котором растения разговаривают, а лирический герой оказывается царевичем (как в традиционном фольклорном сюжете). Фольклорные стилизации наблюдаются и в творчестве другой поэтессы – Аделаиды Герцык – в ее сборнике “Стихотворения” (1910).

---

---

Все статьи автора «Давыдова О.С.»